Похоже, что Украина наконец начала обретать свою подлинную историю. Если право заявляет о себе, когда в стране появляется свод законов, если социология появляется, когда дифференцируются большие группы людей, то история в полном смысле слова возникает тогда, когда появляется возможность периодизации событий, когда возникают качественные отличия в пусть неспокойном, но рутинном и одномерном течении жизни. Мне кажется, что сегодня мы уже можем сказать, что с момента обретения независимости наша страна прошла, по крайней мере, два этапа, два периода, две фазы своего становления и развития.
ПЕРИОД ПЕРВЫЙ: РАННИЙ РОМАНТИЗМ
С чего обычно рождается независимость? Очевидно, с надежд, наверное, с ожиданий, чаще всего с эйфории, и уж конечно с иллюзий. Всего этого было в достатке и у нас. Всем памятны возвышенно-романтические ощущения начала девяностых годов. Тогда казалось, что главное уже достигнуто, остается только приложить немного усилий, умножив их на зарубежный опыт. Причем эти приятные ожидания, светлые надежды были характерны не только для простодушных украинских жителей, наивных депутатов первых созывов, но и для трезво и критично мыслящих западных экспертов.
Да, об этом грустно вспоминать и об этом больно говорить, но еще 9 лет назад ведущие мировые эксперты оценивали шансы Украины на быстрый экономический успех, на создание новой экономической модели как самые высокие среди всех постсоветских и постсоциалистических стран. В частности, опытные эксперты Дойчебанка в 1991 году считали Украину наиболее перспективной из всех названных стран в плане продвижения к открытой рыночной экономике.
И что же стало потом. Потом украинская экономика все больше стала напоминать, по образному выражению, вечно падающую Пизанскую башню. А мы даже как-то привыкли, приспособились и чуть ли не смирились с этим перманентно угрожающим наклонным состоянием.
Уже без особого внутреннего напряжения и стыда депутаты и правительство констатировали, а пресса живописала, что мы в конце девяностых производили в два раза меньше, чем Польша, которая в начале девяностых производила в два раза меньше, чем мы.
Как-то незаметно стерпелись мы со стремительным уменьшением населения, трудовой и научной эмиграцией, промышленной стагнацией и пр.
К концу девяностых можно было с грустью констатировать, что основные экономические показатели выглядят достаточно удручающе: валовой национальный продукт с 1993 года по нынешний год упал на 42%. А то что по такому важнейшему показателю экономики, как экспортный потенциал, Украина прочно заняла последнее место среди всех европейских постсоциалистических стран, вообще прошло совсем незаметно. (Ныне, кстати говоря, Украина экспортирует своих товаров в размере 233 долларов на душу населения в год, что в 10-раз меньше, чем в Венгрии, и в 12 раз меньше, чем в Чехии.)
Для тех, кто будет изучать нашу новейшую историю, естественно, возникнет вопрос: почему же не были реализованы стартовые возможности Украины, почему не были востребованы ее колоссальные интеллектуальные, сырьевые, технологические, геополитические и геоэкономические ресурсы? Я осмелюсь предложить свою версию ответа на этот вопрос, отнюдь не претендуя на абсолютную истину.
Базовой причиной экономических неурядиц, неоптимальности и неэффективности украинских реформ, на мой взгляд явились прежде всего непоследовательность, слабоволие, непрофессионализм и провинциализм значительной части украинской элиты, которая явочным путем взяла на себя ответственность за судьбы украинских реформ. (Я говорю об элите как о главном украинском общественном субъекте, поскольку в внутрішня політика україни так и не было создано полнеценное гражданское общество, которое по определению обеспечивает участие всех слоев населения в общественной, политической и экономической жизни.)
Специалисты по боевым единоборствам любят повторять очевидную истину нет неэффективных стилей борьбы; есть стили, не доведенные до совершенства. Самые изощренные приемы каратэ, разученные кое-как, — бессмыслица и пустое сотрясение воздуха.
То же самое относится и к политике, экономике, международным отношениям. Мы в лице нашей элиты за многое брались, но мало что доводили до конца. История наших реформ — это история бесконечных «незавершенок», половинчатых решений, бессмысленных компромиссов и еще более бессмысленных конфронтаций.
Непоследовательность и нерешительность нашей элиты проявилась в том, что она не восприняла в полной мере общеевропейскую истину о том, что коренные экономические реформы не могут осуществиться без решительных коренных политических реформ. Мы прекрасно стартовали с нашими политическими реформами, создав независимое самостоятельное государство, но не смогли наполнить в политическом плане нашу государственную машину всеми атрибутами европейской политической механики.
Нерешительность элиты проявилась и в слишком вялой и нединамичной реструктуризации, модернизации экономики. Мы слишком затянули с законами, которые, во-первых, обеспечили бы процветание наиболее динамичной и перспективной части нашего экономического потенциала, особенно предприятий высокотехнологичных, энергосберегающих, ориентированных на выпуск конечного продукта; и с законами, которые, во-вторых, обеспечили бы максимально безболезненное в социальном плане «вымирание» энергозатратных, архаичных, сырьевых производств.
В результате, через десять лет после обретения независимости мы имеем структуру производства, значительно более архаичную и отсталую, чем в начале пути к независимости. Достаточно сказать, что продажа продукции машиностроительного комплекса снизилась в полтора раза, а экспорт в основном поддерживается за счет продажи сырья и полуфабрикатов.
Недальновидность нашей элиты заявила о себе и в том, что значительная ее часть, забыв об общих интересах общества и государства, разбилась на кланы, которые 90% всей энергии тратят не на общее благо и даже не на личное процветание, а на бесконечную, изматывающую, непримиримую и бессмысленную, в духе Талибан, борьбу между собой. Но ведь если, не дай Бог, произошел бы социальный взрыв любой мощности, первыми взрывной волной накрыло бы именно пресловутые «группы влияния».
В результате непоследовательности во внешней политике мы имеем сегодня достаточно прохладные отношения с Россией, поскольку наш стратегический партнер не очень любит, когда у него бесплатно забирают энергетические ресурсы. Мы имеем формально прекрасные, но в реальности с оттенком прохлады отношения с США, которые подозревают наши финансовые институты, мягко говоря, в некорректном финансовом поведении в отношении кредитов. И мы сегодня так же далеки от Европы, как в самом начале нашего пути к независимости и самостоятельности. Если не дальше.
Кстати сказать, парадоксом для будущего историка будет выглядеть то, что в нашей стране, объявившей чуть ли, не в момент независимости о своем европейском выборе, совсем незначительной оказалась именно проевропейская часть элиты, которая последовательно отстаивала европейские ценности, европейские традиции, европейские политические и экономические институты и механизмы.
Много достаточно грустного можно вспоминать об этом периоде нашей жизни. Хотя, безусловно, много было и светлого, трогательного, наивно-простодушного, без чего не бывает рождения и взросления любого юного государства. Но главное, на мой взгляд, заключалось в том, что все эти годы подспудно проходило незримое накопление необходимых компонентов для последующего качественного роста. Незримо менялась психология простых людей, которые все более отвыкали от былого безволия социального патернализма, когда государство кормило людей мизерно, но с ложки, и, все более привыкали к персональной ответственности за свою жизнь и возможностям конкурентной среды. (Тележки бесчисленных «челноков» — это, конечно, символ слабости и униженности государства, но и символ силы духа людей, бросивших вызов обстоятельствам и жизненным неурядицам.)
Незримо менялась элита, накапливая, что бы там ни говорили, опыт и профессионализм в административных перипетиях и депутатских баталиях.
Нет, нельзя назвать эти годы потерянными. Хотя многое, как сейчас видится, можно было бы сделать быстрее, эффективнее, прочнее… Особенно это касается работы ВР, где отдельные фундаментальные прорывы, типа принятия Конституции, перемежались целыми годами бессмысленных и безрезультатных клинчей правой и левой части.
Именно поэтому, кстати говоря, и возникла общественная мечта о некоем «правительстве реформаторов» — команде людей, которая, придя в исполнительную власть, разом все изменит, улучшит, отреформирует.
Это был красивый, но и бессодержательный миф, основанный на затяжном бессилии парламента и непонимании того, что реформировать общественную жизнь нужно прежде всего законами. Реформы — это всегда изменение целей государства, общества. А изменить цели может лишь тот институт, который получил общественную поддержку. В демократических странах критерием такой поддержки является победа на выборах. Следовательно, у нас главными субъектами реформ могут быть лишь избранный народом Президент и избранные же народом депутаты парламента, законодатели. А исполнительная власть, правительство должны работать с механизмами этих изменений. Она исполняет тот стратегический курс, который сформулирован Президентом и реализует те возможности, которые дают новые законы, наполняя их новым техническим, функциональным содержанием.
Но вот если эти необходимые обществу для развития законы действительно не принимаются или принимаются не в полном объеме, непоследовательно и половинчато, то и возникает мифологема о правительстве реформаторов-чудотворцев.
Чудес, к сожалению, не бывает. Но бывает переход количества в качество, и он произошел в конце прошлого (начале нынешнего) года, открыв собой новый период истории.
ПЕРИОД ВТОРОЙ: ПОЗДНИЙ ПРАГМАТИЗМ
Отсчет второго периода начался с избрания, а точнее переизбрания Президента Леонида Кучмы. Этот выбор избирателей окончательно похоронил иллюзии возможной реставрации левой идеологии и подтвердил факт медленной, мучительной, но переориентации людей на новые политические и экономические ценности.
Этот же выбор показал и окончательную слабость левой номенклатуры, составляющей еще большинство в ВР.
Моральная поддержка избирателями — президентской стратегической программы, суть которой заключалась именно в стремлении преодолеть наконец вечную половинчатость, незавершенность и непоследовательность нашей политики, особенно в ее законодательной части, привела к тому, что потом журналисты назвали «парламентской революцией».
На деле же это была не столько революция, сколько констатация очевидности. Просто правому большинству в парламенте стало совершенно очевидно, что левые — по образному выражению еще патриарха социал-демократии Плеханова, объективно оказались, окончательно «левее здравого смысла». Просто левому меньшинству в парламенте стало вдруг субъективно ясно, что они уже меньшинство, и не только в стенах здания на Грушевского, но и в своем обществе.
Именно этот момент торжества, пусть и с большим опозданием, прагматизма, практицизма стал как бы завершением перехода к новому, второму этапу нашей юной новейшей истории.